Вторая серия.
Завывая, ветер стирает все звуки, заполняет мой разум, дает время чтобы расслабиться. Что-то меняется и не чувствовать это не возможно. Последнее время все чаще прихожу во двор высотного шестнадцатиэтажного дома.
Воспоминания тормозят реальность. От жизни, столь стремительно рассекающей наши надежды, остаются лишь осколки, которые вонзаются в тело при малейшем движении. Они туманят разум панической, жгучей болью. Зачем мне все это? Близится начало конца, я чувствую. Все мы приближаемся к грани, которую не в силах переступить.
Внезапно порывы ветра прекратились, пасмурное небо отступило и сквозь тучи пробилось солнце. Первые капли дождя коснулись моего лица, словно намекая, что есть еще надежда. Ливень хлынул в полную силу, и я устремила взгляд в небо.
Тысячи искр пронзили холодом лицо… меня переполняло какое то новое ощущение, я поняла, что дождь ослабляет боль. Уходить не хотелось, но выбора у меня не было. Спускаясь, мысли поглотили сознание…
Память нельзя убить. Она вытаскивает самые мелкие воспоминания на поверхность и с садистским удовольствием заставляет тебя любоваться ими.
Стеклянными глазами смотрю в прошлое, не оторвать взгляд, не закрыть глаза…
***
В первый раз я увидела Анри в возрасте пяти дней. Я только что приехала в свой новый дом и, лежа в манеже, рассматривала узоры на обоях. Окружающее меня пространство сильно отличалось от стерильных больничных запахов. Пожилая женщина, наверное, моя бабушка, с гордостью рассказывала соседям обо мне — ее ангелочке. Все гости стояли у дверей, не проходя в комнату, чтобы дитя, то есть я, случайно не подхватило инфекцию.
Анри тихонько проскользнул между собравшимися и подошел ближе. Он был таким взрослым. Через месяц ему исполнялось шесть лет, и мальчуган грезил о школе.
Когда он подкрался к кроватке и, встав на цыпочки, заглянул между прутьями, я открыла глаза.
Я не помню, понравился ли он мне в нашу первую встречу... Но я ему совсем не понравилась. Анри внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Фу, на куклу похожа!
От этих его слов — а может, и от других каких-то своих проблем — я закричала. С самого рождения у меня очень звонкий голос. Гостей стали поспешно выталкивать из дверей, мама забегала по дому, не зная, что ей делать, а бабушка прижала меня к своему сердцу... От теплоты и нежности ее рук я очень быстро успокоилась.
***
Анри жил в соседнем доме, поэтому по пути в школу проходил мимо наших окон. По выходным он вместе со своей мамой заглядывал в гости. Для себя я решила, что это и хорошо, потому что мамочка нашла подругу. Лучше так, чем одиночество, от которого она сильно расстраивалась...
Отца у нас не было, и бабушка растила меня почти одна. Мама всегда задерживалась на работе, а, приходя домой, начинала «устраивать личную жизнь» — эту фразу часто произносила бабушка, когда ругалась. Бабуля работала библиотекарем и читала мне очень много добрых сказок перед сном.
Когда я спрашивала, почему мы живем без папы, милая старушка рассказывала трогательную историю о том, что папа был пожарником-героем, который ценой жизни спас маленькую девочку от огня, и мама с тех пор не выходит замуж и хранит ему верность. А еще бабушка восхищалась мамой Анри. Она говорила, что Селеста была красивой женщиной и, работая в фирме бухгалтером, получала столько, чтобы хватало сыну. «Семье другого кормильца и не нужно!» — так считала бабушка.
А нам нужно. Поэтому к маме очень часто приходили разные дяди. Но она, как и Селеста, все равно оставалась одинокой. Вот так мы и жили — женщина совсем без мужа, женщина почти без мужа и их дети: Анри и я. Только парнишка со мной не дружил.
А я хотела с ним дружить... Но он словно смотрел сквозь меня, ведь я была «малявка».
Пока наши мамы разговаривали и пили кофе на кухне, Анри был в моем распоряжении.
Я показывала ему своих кукол, которые, естественно, не могли заинтересовать мальчишку. И это доводило меня до горьких слез. На плач прибегали мамы, и Анри попадало. Всякий раз он говорил, что больше никогда не придет. Но приходил...
***
А еще по выходным к маме приходил месье Ле Пан. Добрый врач из городской больницы. Он разговаривал со мной, шутил и дарил игрушки. Много игрушек: Пиноккио, деревянную лошадку и Барби. Потом они отправляли меня в дальнюю комнату и уходили пить чай.
Как-то ночью я услышала мамины крики за стенкой и, испугавшись, зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить всхлипывания. В этот раз месье Ле Пан ушел очень поздно, и тогда я осторожно прокралась на кухню. Мамочка сидела возле окна, утирая слезы. От страха задрожали коленки, я не понимала, зачем добрый месье обижает ее...
А на следующей неделе он, придя в очередной раз к маме, подарил мне плюшевого зайца. Я улыбнулась и погладила игрушку по голове.
— Иветт,— сказал он маме,— Рени удивительно чистый и добрый ребенок. Сколько я знаю детей и все равно поражаюсь ее безграничной доверчивости. Чудесная девочка.
Я, как обычно, пошла в свою комнату. Мама плотно закрыла за мной дверь.
— Кто знает, куда пропадает доброта, когда мы взрослеем?— с важностью изрек месье Ле Пан, покосившись на дверь и похотливо поглаживая маму.— Детишки просто бесконечно добры... Бесконечно добры...
***
Когда дверь за мной закрылась, я села на пол и безжалостно отрезала ножницами заячьи уши.
Потом обмотала шею грудастой Барби веревочкой и повесила ее на перекладине в шкафу. Еще немного подумав, я взяла красный фломастер и крупно написала на груди у зайца — МЕСЬЕ. А на груди у куклы — МАМА. Улыбнувшись, я тихонечко прикрыла дверцу шкафа и, довольная собой, легла в кровать...